Single Blog Title
 

Манифест Айры Гласса

Манифест Айры Гласса, часть первая

Вместо того, чтобы говорить о радио в общем и целом, я расскажу вам о самых простых вещах — о том, что будет полезно любому начинающему журналисту. Я постараюсь не цитировать другие свои статьи о том, как писать истории. Но, боюсь, некоторые повторы неизбежны. По ссылке вы найдёте одну из таких статей, старую и глубоко отредактированную — о том, как оживить скучное радио. А вот здесь — странички из комикса This American Life «Как делать радио».

Я начал работать в вашингтонском отделении National Public Radio в 19 лет, но писать истории и выстраивать их структуру научился только в 27. Обычно навык развивается гораздо быстрее — никто из моих знакомых с радио не шел к этому так долго, как я. Я работал, подменяя то помощника продюсера во всевозможных новостных программах, то секретаря в офисе на полном рабочем дне. Я был безнадёжен. Не умел искать истории, не умел нащупывать их скелет.

Если это кажется вам преувеличением, то вот типичный репортаж моих двадцати с чем-то лет. Послушайте пару минут, и вы сразу поймёте, что я имею в виду. Текст хромает на обе ноги. Отвратительная читка только подчёркивает это. Герои картонные и функциональные — и нужны только как доказательство моей правоты. Сложно в принципе понять, о чём я пытаюсь рассказать. Я ссылаюсь на никому не известные вещи (например, «международные проблемы мясной и зерновой промышленности») с видом, будто все обязаны об этом знать. Тон всей истории задан неправильно. Она не приносит удовольствия, не открывает ничего нового, не смешит, не трогает, не развлекает.


Здесь и далее ко всем записям доступны русские субтитры. Нажмите CC, чтобы включить их.

Пару лет назад Аликс Шпигель, одна из продюсеров This American Life, загорелась идеей репортажа о цыплятах. Я вспомнил, что делал что-то похожее в том самом цикле о супермаркетах. Нашёл кассету с записью программы. Аликс послушала её. «Ничего в этом нет» — рецензировала она. «Не чувствуются даже задатка таланта. И нет никакого ощущения, что ты сможешь чего-то добиться». (Чтобы понять, что из себя представлял 20-летний я в начале своей карьеры, послушайте два отрывка, записанных мною в колледже; через месяц-два я только перееду в Вашингтон и приступлю к работе на NPR. Вряд ли я найду что-то более постыдное, чтобы выложить в интернет. Я был мастером плоских натужных острот. Их можно услышать в обеих записях). Если задуматься, я не знаю, как я тогда находил силы не сдаваться. Отсутствие каких-либо перспектив, кажется, помогало. И это было единственное моё преимущество.

Я говорю об этом, чтобы подготовить вас к трудностями. Если вы мечтаете создавать истории для радио (или работать в творческой сфере в принципе), будьте терпеливы. Дорога будет долгой. Для некоторых — год. Для других, таких как я, — восемь лет.  Это будет время, когда мало что получается. Может, вам будет очень одиноко, может, вы решите, что всё это зря — я сам так думал, я и просто хочу сказать, что это нормально. Что вы не одни. Что вы справитесь. Работайте над собой, не сдавайтесь, и тогда вы очень скоро выберетесь из этой безнадёжной серости — опытнее и сильнее.

Заставьте себя писать как можно больше

Важнее этого нет ничего. Загоняйте себя в жёсткие рамки: ищите задания, которые нужно сдать точно в срок; пишите определённое количество историй каждый месяц. Держите свое слово. Дедлайны — ваши друзья.

Придумывайте свои проекты

Используйте в них свои сильные стороны. Я, например, всегда очень хорошо монтировал. Единственная часть радио-процесса, которая получалась у меня сама по себе и с самого начала. Ещё я брал неплохие интервью, но, как мы уже выяснили, писал никакущие подводки и точно так же их читал. Отталкиваясь от этого, я придумал новый цикл историй, состоящий только из моих интервью с разными людьми, из которых я полностью вырезал свой голос. Герои рассказывают свою историю и размышляют о том, что всё это значило. Никакого сценария. Никкого дикторского текста.

Послушайте две таких истории. Я сделал их через несколько лет после цикла о супермаркетах. В них можно уловить что-то такое, что позже станет This American Life.

Половину записанных для этого цикла интервью я просто выкинул. Истории тех людей были недостаточно интересны. Для меня это стало ещё одним важным уроком — многие истории из жизни никогда не станут историями на радио.

Формируйте собственную повестку дня

В 30 лет я стал репортёром на NPR и в работе над каждой историей я добивался двух целей: того, что нужно моему редактору, и того, что нужно мне самому.

Например, я решил, что во всех историях должны быть только свои внутренние переходы, даже если это абсолютно разные истории, объединённые по теме в одну. (Это значит, что речь героя в истории монтируется только с речью героя. От неё можно перейти к шумам локации или к другому герою, но использовать дикторский текст нельзя. Это научило меня держать темп истории. На многих передачах об этом не думают и просто прыгают туда-сюда, от ведущего к герою, от героя к ведущему). Я решил, что во всех историях должно быть что-то, что радовало бы меня самого — что-то смешное, что-то эмоциональное, что-то неожиданное. Может быть, подмеченная мною деталь, которую другие журналисты оставили без внимания. Да даже просто что-то хорошее в сценарии.

Ещё я решил, что во всех историях должен быть герой, а не говорящая голова, озвучивающая свою точку зрения по теме. Иногда хватало одного маленького описания, одной необычной фразы о том, кем они себя считают и почему верят в то, что верят. Какой-то случай. Какая-то шутка.

Не устану повторять, что я во многом никуда не годился, но сознательно ставил себе очень высокую планку. В какой-то момент я решил, что теперь в каждой истории обязательно будет мой разговор с героем. Я заметил, что самые интересные детали всплывали, когда одни герои истории разговаривали с другими. Этакая словесная перестрелка.

Мне ужасно не нравился мой голос в записи — это свойственно почти всем начинающим журналистам. Мне не нравилось, как я задаю вопросы. Я изо всех сил старался быть интересным. Это звучало так натужно, так нелепо! И просто стыдно. Но в какой-то момент я твёрдо решил, что убирать свой голос из истории — всё равно что убирать и часть драматургии, пусть даже неосознанно. Убирая свой голос, я отказывался от полезного инструмента, который всегда под рукой. Я отрицал саму суть радио. Поэтому я заставил себя, почти через силу, записывать интервью и оставлять в нём себя, история за историей.

Даже теперь, если бы мне нужно было дать только один совет начинающим журналистам, то он бы был таким: не бойтесь стать вторым героем интервью. Задавайте трудные вопросы. Подначивайте героя. Шутите. Думайте вслух, общайтесь, рассказывайте о себе. Любой репортаж от этого только выиграет — в нём будет проступать характер героев, а это всегда привлекает.

Подражайте другим

Художники подражают мастерам. Так почему нам нельзя? Именно так я учился писать — просто копировал стиль других журналистов. Это правда помогало. Очень хорошо помню, как я позаимствовал один приём из истории Алекса Чадвика. Отличный приём, и я призываю вас тоже его позаимствовать.

Чтобы лучше понять этот приём, на секунду поставьте себя на место Алекса. Он пишет вступление к истории о лягушках. В чём суть: школьница отказалась препарировать лягушку на уроке. Она считала, что убивать лягушек негуманно. Судья постановил, что школьница всё равно обязана выполнить задание, но школа, в свою очередь, обязана обеспечить её лягушкой, которая умерла своей смертью.

Я работал на программе All Thing Considered и случайно прочёл эту новость в газете. Подумал, что это довольно забавно — теперь школьным учителям придётся ловить умирающих лягушек или искать уже умерших; ну и я спродюсировал с Алексом маленькую историю об этом. Мы нашли натуралиста и поехали с ним на болото в поисках таких вот умирающих или уже умерших лягушек, чтобы слушатель мог понять, в каком аду окажется этот несчастный учитель биологии.

И вот представьте. Вы — Алекс Чадвик. Вам надо написать вступление к этой истории. Большинство из нас пошли бы, я не знаю, проторенным и скучным путём. Кратко описали бы судебный процесс. Может, нечто в духе того, что я уже сам написал выше:

В начале этой недели школьница из города Викторвилл, штат Калифорния, отказалась препарировать лягушку на уроке биологии. Она не считала убийство лягушек гуманным. Судья нашёл соломоново решение — школьница всё равно обязана выполнить задание, но школа, в свою очередь, обязана обеспечить её лягушкой, которая умерла своей смертью. Но реально ли найти такую лягушку? Мы решили выяснить это самостоятельно.

Это полный отстой, я знаю. Но это нужно для контраста. Послушайте вступление, которое написал Алекс. Когда он показал мне сценарий, я был просто поражён его длиной. Я думал, что он уложится в три-четыре предложения, но он не уложился и в десяток. (Стоит ли говорить, что мы работали на All Things Considered, где всё должно быть кратко и по делу). Я решил, что он не в своём уме. Его вступление вообще очень сильно отличалось от привычной радиожурналистики, но оно цепляло, потому что было похоже на живую речь. Сам Алекс звучал как обычный парень, рассказывающий о чём-то, что ему очень интересно, а не как робот из программы новостей.

Вдобавок, он придумал нечто абсолютно новое — приём, который вы собираетесь украсть. Вот здесь, смотрите: «Её тревожила сама мысль, что живое существо должно умереть ради того, чтобы она могла разрезать его и посмотреть, что внутри. Её отказ был делом принципа. И как часто бывает в таких случаях, всё закончилось в суде». Кажется мелочью, но это и есть тот самый приём. Ведь когда он пишет «как часто бывает в таких случаях», он выходит за пределы этой истории и побуждает задуматься о том, Как Устроен Мир. А дело принципа в качестве трактовки поступка школьницы возвышает всю историю, придаёт особый смысл. Сразу кажется, что в ней что-то происходит.

В итоге приём Алекса стал частью моего собственного стиля. Если я прямо сейчас открою сценарий последнего выпуска, я точно на него наткнусь. Да, вот он, прямо в начале первого акта:

А сейчас… История мужчины, посвятившего жизнь простой цели — окружить особым вниманием и заботой недооценённых в обществе людей. Работников индустрии питания.

Не лучшее, что я написал, но сойдёт. Спасибо тебе за это, Алекс.

Манифест, Часть Вторая. В чём есть история?

Авторы портала Transom задали мне вот такой вопрос:

Вам на программу присылают огромное количество писем с идеями и предложениями — потенциальными историями. И вы наверняка сразу можете сказать, какие из них никуда не годятся, а над какими надо просто ещё поработать. Как научиться отличать их самостоятельно? Что превращает случай из жизни в настоящую историю? Правда ли бывают истории, не стоящие внимания? Есть ли у них общие черты?

Некоторые истории действительно не стоят вашего внимания. Это истории, где каждое слово напоминает вам то, что вы уже когда-то слышали. Это истории, где не за кого переживать (история вряд ли пробудит какие-то чувства, если герой вам несимпатичен). Это истории, в которых всё развивается так, как вы и думали. А ведь удивление очень ценно.

А у некоторых историй просто есть какая-то, не знаю, как это назвать, харизма? Это как уравнение с одним неизвестным. Вы пересказываете такую историю другу и сами чувствуете восторг, но не понимаете почему. Есть в ней какая-то изюминка, и всё.

Может быть, это особая химия между персонажами, ситуацией и всеми сюжетными поворотами. Может быть, это один-единственный момент, в котором кто-то говорит, делает, понимает что-то близкое нам. Что-то знакомое. Манящее. Вы должны понять, что. Вы вряд ли напишете хорошую историю, если не понимаете, что вас в ней привлекает.

Самый простой способ разобраться, подходит ли ваша история для радио — рассказать её своим друзьям и посмотреть на их реакцию. Слова застревают в горле? Все вокруг старательно давят зевки? И вы сами уже с трудом понимаете, зачем вы всё это рассказываете, и о чём это вообще? Или все вокруг хохочут, угощают вас напитками и просят не упускать ни одной детали? И начинают ли за столом взахлёб вспоминать похожие случаи из своей жизни, когда вы умолкаете?

Учитесь читать эти знаки. Если историю не получается увлекательно рассказать даже другу, вы либо не поняли, о чём она на самом деле, либо — что более вероятно — её вообще невозможно увлекательно рассказать. Она не подходит для радио.

(И всегда обращайте внимание на то, как именно вы рассказываете историю друзьям. С чего вы начинаете? Как вы раскрываете предысторию? Из чего она состоит? В каком порядке вы ставите события? Какие подробности выкидываете совсем? Что казалось сильным на бумаге, но оказалось слабым на слух? В большинстве случаев, историю на радио стоит рассказывать так же, как вы рассказывали бы её своим друзьям. Иногда даже наши авторы откладывают в сторону всё, что написали, и просто пересказывают свой материал мне или продюсерам. Так они находят новую структуру, которая работает, и решают многие проблемы).

Конечно, плохую историю можно исправить. Иногда для этого нужно добраться до самой сути истории и вытащить её на поверхность. Добавить новые темы и новые события, укрепить центральный конфликт (и заодно выкинуть всё то, что конфликт не создавало). Чётче проговорить, что эта история значит, упростить её смысл для понимания.

Дальше я расскажу об этом подробнее.

Из чего состоит история

Мне кажется, что любую историю (во всяком случае, историю формата This American Life) можно разделить на две чётких части.

Во-первых, сюжет. С главным героем происходит что-то, что даёт ему некий опыт. Во-вторых, момент рефлексии. Момент осмысления этого опыта. Главный герой (или другой герой, или даже ведущий) размышляет о том, что всё это значило, какой в этом был смысл. И приходит к интересному выводу.

Можно сказать и проще: в каждой истории есть действия и есть последствия. И все они должны быть одинаково интересны. Герой может пройти по раскалённой лаве. Изобрести лекарство от неизлечимой болезни. Найти настоящую любовь. Потерять настоящую любовь. Узнать, что его родители ему не родные. Узнать, что его родители — родные. Герой может пережить что-то уникальное, неповторимое, но не понять, что это значило.

Если выводы героя (или ведущего) вторичны, заурядны и не открывают нам глаза на мир, то эта история просто не годится для радио. Ну, или это будет просто очень слабая, плохая история. В лучших историях есть всё. Так что если вы хотите исправить плохую историю (и понять, стоит ли её вообще исправлять), вам нужно решить, как она может объяснить мир вокруг, обобщить его, открыть нам глаза.

Хочу показать вам, как даже маленькая личная история может стремиться охватить что-то большое и важное. Сто лет назад я написал её для Morning Edition вместе с журналисткой Марджи Рослин. Музыка и темп этой истории сегодня кажутся мне не очень-то динамичными. (Несколько лет спустя эта история и ещё несколько других — на ту же тему — превратились в эпизод «Лжецы» This American Life).

Заметьте, как легко она делится на те же две части. Есть сюжетная часть, из которой мы узнаём, что у рассказчика появился новый сосед по общежитию. Мы узнаём, как он нагло соврал, и как завирался всё больше и больше, и как тайное в конце концов стало явным. И есть часть с выводом — смысловая часть.

Если вы ещё не успели послушать запись, но собираетесь, вам лучше не читать следующие четыре абзаца, чтобы не нахвататься спойлеров.

В этой истории есть даже три идеи. Первая — о жизни в маленьком городке. О том, как одинока такая жизнь. И о том, что это одиночество запросто может привести вас к подобной лжи. Антропологическая идея, мне такое нравится. Рассказчик говорит: «Приезжали ли вы когда-нибудь в очень маленький городок? Если в детстве приезжаешь в очень маленький городок, ты всегда чувствуешь себя чужим, не таким…». Обожаю этот резкий прыжок — от его личного опыта сразу к попытке объяснить мир вокруг.

Вторая идея была ярче и сильнее в год выхода шоу, когда легенда семьи Кеннеди будоражила умы всех вокруг. Наш герой размышляет о могуществе имени Кеннеди над людьми, и вдруг: «Если вы могли бы сочинить свою жизнь с нуля, жизнь в Америке, героем какого мифа вы бы себя сделали?». Звуковые образы на вступлении второго голоса, голоса соседа-лжеца до сих пор радуют меня, каждый раз, когда я слушаю историю. Это искромётная идея. Мне кажется, самая нестандартная из всех.

Последняя идея объясняет, как герой стал соучастником этой лжи. Как он практически наслаждался ей. Вот эта двойственность сразу придаёт истории нужную глубину.

Всегда старайтесь заранее понять, какие глобальные идеи таятся в вашей истории, какой смысл они несут, до того, как начнёте брать интервью. Даже примерное представление о смысле истории поможет вам найти правильные вопросы. Помните, что каждую идею необходимо выразить через рассказ героя. Так же, как мы сделали бы в блоке новостей — так же мы должны сделать в истории. Вам понадобится прямая речь вашего героя, рассуждающего о смысле произошедшего.

Конечно, есть и второй вариант. Вы заранее всё продумаете, приедете на место событий и поймёте, что героям нечего сказать. Для них в произошедшем не было того смысла, какой придумали себе вы. И вообще всё было по-другому. Последний кусочек паззла иногда не ложится в почти собранную картину, и история умирает на ваших глазах. Половина моих интервью не попадает в эфир именно по этим причинам. Событие интересное, но ничего интересного о нём не расскажешь.

Лучше всего просто привыкнуть, что истории не получаются, так бывает. Мы всегда закладывали в бюджет четыре дополнительные истории, даже в самом начале This American Life, когда экономили каждый доллар. Мы знали, что многие истории мы просто забракуем, и всегда перестраховывались.

Так как искать смыслы в истории?

Вот ещё одна история — о мальчике по имени Адам Дэвидсон. Его мама была израильтянкой, а папа — американцем. Будучи ещё подростком, Адам прочитал биографию Давида Бен-Гуриона, основателя государства Израиль. Бен-Гурион всю жизнь вел днёвник, и в 16 лет Адам записал в свой дневник очевидную для него истину. Он, Адам, был рожден для судьбы Бен-Гуриона. Однажды он станет премьер-министром Израиля.

Адам — постоянный гость на нашем шоу, и вся эта история была, скорее, предлогом, чтобы почитать в эфире его дневник. Подростковый дневник, от которого тянет хихикать и краснеть. Вот отрывок:

Интервью для подобных историй (и это абсолютное большинство интервью на программе) проходят по следующей схеме. Сначала мы с героем разговариваем о том, что случилось. Повороты сюжета волнуют меня больше всего — я задаю наводящие вопросы, уточняю детали и контекст. Точно так же я уточняю и все остальные детали, которые кажутся мне интересными или забавными (в данном случае это дневниковые записи). Что-то я комментирую, помогая герою так же сформулировать и высказать своё мнение по всем важным вопросам.

Затем мы переходим к той самой части интервью — хотя она может и не быть отдельной частью, а идти через всё красной нитью — к части, где я ищу в истории Большие Идеи. Адам объясняет, что подростком он вёл дневник, читает оттуда парочку смешных записей, и сразу после я могу задавать ему любые вопросы о смысле произошедшего, которые приходят мне в голову.

Чтобы придумать такой вопрос, я просто представляю историю с точки зрения шестинадцатилетнего Адама. Я ставлю себя на его место и думаю, что же это всё для меня значило. Что эта история может сказать обо мне и таких, как я? Вопрос может быть вполне конкретным и прямым: «Почему?  Почему ты считал, что именно тебе суждено стать премьер-министром Израиля?» Тот же смысл можно передать и через абстрактный, более открытый вопрос: «Как ты думаешь, какие подростки ведут такие дневники?»

В конце концов, у меня получилось нащупать две любопытных мысли. Одна из них родилась благодаря вопросу о том, каким он был подростком. Адам ответил, что он был таким невзрачным пацаном, которого ни одна девочка не захотела бы поцеловать. Поэтому дневник для него стал спасительным местом, где он мог побыть «великим мира сего».

Но самая прекрасная и удивительная часть интервью получилась совсем случайно, из какого-то нечаянного пустяка.

Если вы не можете понять это чувство, этот взгляд сверху вниз на родителей, то вы просто никогда не были подростком в Америке. Это что-то очень простое и понятное, почти инстинктивное. Именно это превращает просто забавную историю в значительную и особенную. И дело не только в сопливой музыке, которую я подложил.

Но записать такой ответ — а это нереальная удача — у меня получилось только после дюжины других попыток. Я выплёвывал глупые вопросы один за другим, беззастенчиво спекулировал и давил. Я собрал все мои вопросы Адаму в одну подборку, подборку вопросов о Больших Идеях. Послушайте, и вы сами почувствуете, какой безнадёжной и разочаровывающей может быть охота на него. Часовое интервью можно сразу отправлять на помойку. Заметьте, как много задано вопросов про стыд — стыду была посвящена тема шоу, для которого я и готовил это интервью, «Провалиться сквозь землю» (хотя позже история про Адама вышла в совсем другом выпуске).

И вот я подбираю отрывки для этой статьи и сам хочу провалиться от стыда сквозь землю. На этих записях я из кожи вон лезу. Многие догадки, которые я сочиняю по ходу, просто нелепы и не имеют ничего общего с реальностью. Но это, в общем-то, стандартно для меня. Я, конечно, не хочу казаться в эфире идиотом, но я готов прикинуться идиотом ради интервью. И я готов попробовать всё, что угодно, чтобы записать именно то, что мне нужно.

Манифест, часть третья. В чём нет истории?

Осталось обсудить ещё кое-что. Я набросал много заметок по этой теме и хочу поделиться ими. Они родились благодаря тому же вопросу от авторов Transom:

Вам на программу присылают огромное количество писем с идеями и предложениями — потенциальными историями. И вы наверняка сразу можете сказать, какие из них никуда не годятся, а над какими надо просто ещё поработать. Как научиться отличать их самостоятельно? Что превращает случай из жизни в настоящую историю? Правда ли бывают истории, не стоящие внимания? Есть ли у них общие черты?

В поисках ответа я обратился к Джули Снайдер, старшему продюсеру This American Life, которая занимается заявками. Она лучше меня знает все идеи, которые нам присылают, и она лучше меня понимает, почему они никуда не годятся. Похожий вопрос я задал нашему второму продюсеру, Алексу Блумбергу. Алекс преподаёт документальную радиожурналистику в Колумбийском университете Нью-Йорка — и я спросил, не встречались ли ему среди студенческих идей и заявок изначально тупиковые. Какие истории следовало бы прикончить, даже не начиная?

Джули сразу сформулировала общую проблему всех присылаемых заявок. Люди не понимают, что такое сюжет, что такое история. Не понимают, что в ней что-то должно быть на кону. Они пишут: «Я собираюсь пересечь всю страну! Я купил диктофон и запишу на него разговоры со всеми, кого встречу по пути».

Такая идея вряд ли станет историей, потому что на кону нет ничего. Нет вопроса жизни и смерти. В движении вперёд нет ничего сложного, нет никакого вызова. Мы не пытаемся ничего понять, узнать, осмыслить. Нет конфликта. Конфликт — это противоречивые желания, которые раздирают героев. Конфликт — это герои, которые смотрят на одно и то же, а видят разное. Это разные цели. Без этого сюжет просто не может существовать.

Сравните эту заявку с одной из немногих историй про путешествия на This American Life из эпизода под названием «Через пустыню». Это история двух друзей, которые впервые едут в Южную Африку вскоре после падения режима апартеида. На кону сразу две очень важные вещи. Во-первых, один из друзей только что узнал, что у него в ЮАР есть дальние родственники, и он хочет с ними познакомиться. Ему очень хочется верить, что они не поддерживали апартеид и были в сопротивлении. Но он не меньше боится познакомиться с ними и узнать, что они расисты и всё это время поддерживали режим. Он не знает, чего ожидать. Этот вопрос определяет главную миссию истории, её цель. Теперь они не смогут избежать встречи с его семьёй, они не смогут избежать друг друга, а нам нужны именно эти сцены. Сцены, в которых люди вдруг понимают, как сильно они не похожи; и они говорят об этом, и они спорят.

Второй конфликт заключается в том, что один из друзей белый, а другой чёрный. В Америке они были лучшими друзьями и никогда об этом не говорили, расы и расовые различия их просто не волновали. Но в ЮАР между ними почти сразу произошел раскол — на любого нового человека, на любое новое событие они реагировали по-разному. Всё увиденное вызывало у них вопросы и разногласия — и они первый раз в жизни разругались, и разругались из-за цвета кожи.

Джули подумала и добавила, что часто присылают не заявку на историю, а её зачаток. Завязку истории. Так и пишут: «Я подумал, что было бы интересно…». Подумал, что было бы интересно, но не подумал ни про конфликт, ни про героев. Например: «Я подумал, что было бы интересно узнать, как дела у семьи, которая выиграла лотерею 4 года назад, что там с ними случилось». На подобную заявку сложно что-то ответить — ведь в ней снова нет конфликта и нет ничего на кону.

Джули в таких случаях предлагает автору идеи встретиться с этой семьей и самому узнать, происходило ли с ними что-то интересное. Что-то нестандартное? Есть ли о чём поговорить? И есть ли в семье кто-то, кто может об этом поговорить? Только после этого можно писать настоящую заявку.

По мнению Джули, журналисты, привыкшие к более традиционным методам подачи информации — чаще всего это печатные издания — просто не понимают разницу между словом и звуком. Радио — это звук, и ему нужно заставить себя слушать. Нагнетать, интриговать, поражать. А традиционные журналисты часто присылают заявки на классические фичеры, которые сработают в печатном издании, но вряд ли будут интересны на радио.

К примеру, нам неоднократно присылали заявки на одну и ту же историю о «землеройках» — рабочих, которые роют туннели по всем мегаполисам Восточного Побережья США. Там работают целые династии землероек. «Это же просто идеально для радио, —  заявляют журналисты — у этих парней такие харизматичные голоса. Представьте эхо этих голосов в туннелях, шум их инструментов». Джули не понимает: а в чём тут конфликт, в чём здесь драматургия? Некоторые указывают на привычную им концовку репортажа в новостях — ну вот же, рабочие успешно вырыли ещё один туннель! Но нам этого мало. История в нашем шоу не может так заканчиваться.

Пытаясь это объяснить, Джули иногда сравнивает формат This American Life с голливудскими фильмами. Это драма, а в центре драмы всегда человек и его борьба. Если бы мы писали полный метр об этих парнях, мы бы не ограничились парой встреч. Мы бы нашли, допустим, отца, который хочет, чтобы сын унаследовал его землероечную империю. Или, наоборот, чтобы сын и близко не подходил к его землероечной империи. Сын, конечно, хочет совсем другого, не того, что отец, и обстановка накаляется до предела.

Или мы бы нашли женщину, которая хочет вступить в профсоюз и работать так, как веками работали её отец, дед и прадед. Работать как мужчина и наравне с ними. И все, конечно, восстают против неё.

Эти дубовые идеи напоминают потерянные фильмы Элии Казана из 50-х, но я специально утрирую, чтобы меня было проще понять. Вам нужна драма. С сильными героями и их бескомпромиссной борьбой. Во всяком случае, чтобы писать наши истории. Но всегда будут и другие виды журналистики, с совсем другими историями. Будут даже способы перенести эти истории на радио.

Да, кажется, будто все мои советы сводятся к одному и тому же. Поймите историю. Найдите в ней конфликт. И только после этого идите брать интервью. Но я дам вам и другой совет.

Иногда нужно забыть о том, что правильно, и просто броситься в историю с головой. Не думать, о чем она. Не думать, зачем вы это делаете. В начале пути это может быть особенно важно. Просто пойти и взять интервью.

Я решил взять интервью у Брэдли и Ясуко (его отрывки появлялись здесь чуть выше), не имея в голове никаких представлений о будущей истории. Мне казалось, что наш разговор и так будет лёгким и непринуждённым. Потому что они сами по себе очень открытые люди. Я решил позадавать им побольше вопросов и поискать что-то интересное прямо в процессе. Я хватался за всё, что привлекало мой взгляд — любая деталь уже была маленькой историей. Я расспрашивал о каждой и следил, чтобы мне хватило материала, чтобы у моей истории было начало, была середина и был конец. Ну и, разумеется, мне нужны были их размышления о смысле произошедшего.

Иногда нужно взять интервью, смонтировать из него историю-заявку и просто пойти с ней на большую национальную радиостанцию.

Я нарезал то интервью с Брэдли и Ясуко и понёс как заявку на Morning Edition, чтобы они взяли меня на работу. Моя заявка, по правде, ни о чём не заявляла. Я просто сказал, что принёс им послушать одну свою запись, которую считаю крутой и необычной. К тому времени я заработал себе неплохую репутацию, да и запись была такая коротенькая, что они сказали «валяй», и всё получилось.

И вот вам ещё один парадокс. Всего несколько абзацев назад я сказал, что мы с Джули всегда отказываем людям с заявками из серии «я поеду по стране и у всех встречных возьму интервью». Но именно так начал свою карьеру на радио один из лучших журналистов Америки, Скотт Кэрриер. Он проехал автостопом через всю страну и взял интервью у всех, кто его подвозил. И каждое такое интервью было уникальным. А ещё всё было отлично написано, и тон задан очень правильно. У этой истории было своё настроение. Что-то щемящее, берущее за душу.

Поэтому его история получилась. Несмотря на то, что она не была нарративной. Несмотря на то, что обычно мы не берём такие истории. В каком-то смысле она была даже сложнее, чем наши типичные истории. В наших сам сюжет держит слушателя, заставляет дойти до конца. Именно по этой причине нарративные истории проще писать.

Но есть и другие. Есть истории, в которых даже структура не так важна. Вам просто понадобится в два раза больше удачи, чтобы находить героев. В два раза больше мастерства, чтобы брать у них первоклассные интервью. И там, где вы бы полагались на сюжет, придётся полагаться только на себя. Каждая секунда вашей истории должна быть самой лучшей, чтобы удержать слушателя.

Да, есть много разных историй. Есть много способов их написать. Просто я рассказываю вам о своём опыте и о том, как мы делаем нашу программу.

Алекс смотрел на проблемы в историях по-другому — с точки зрения своего преподавательского опыта в Колумбийском Университете. По мнению Алекса, ловушка, в которую часто попадают его студенты, состоит из целого комплекса их личных заблуждений. Живая речь, услышанная на радио, кажется им воплощением духа документалистики, следовательно, воплощением хорошей истории. Они пытаются воссоздать этот образ. Ищут героя, чей голос и подача напоминают им уже услышанное. Если у них получается найти что-то в духе звуковых портретов Дэвида Айсэя, в которых люди говорят такими глубокими задушевными голосами, а иногда ещё и с легким акцентом, то они всецело концентрируются на этом голосе. Звучание речи начинает волновать их больше, чем содержание речи.

Запись в итоге звучит просто прекрасно, но смысла почти не имеет. На монтаже они вдруг понимают, что не могут собрать историю. Весь материал… Какой-то никакой. Нормальный. Ни положительного, ни отрицательного. И никак не получается нащупать скелет этой истории. Нет главного. Такого, чтобы сердце трепетало от восторга. Зато есть мелодичные интонации и многозначительные паузы то там, то тут.

Ещё одна проблема. Студенты Алекса часто загораются историями о творцах или субкультурах и решают, что теперь им нужно только проникнуть в этот мир, вобрать его в себя, и история получится. Они не думают о смысле этой истории. Почему она нужна. Они даже не знают, по какой причине они выбрали именно эту субкультуру, а не другую. Они просто хотят потусоваться с Ангелами Ада. Или с коллекционерами плюшевых Бини Бэби. Радиолюбителями. Вязальщицами. Но этого недостаточно.

Нельзя сходить к героям в гости, посмотреть, как они живут и написать «вот что они делают». Они должны строить гипотезы о героях, классифицировать всеми способами, сравнивать, видеть в малом большое, а в большом — малое. Выходить за рамки. Они должны постоянно догадываться «вот это — оно такое же, как вон то», и «это значит то-то», «а эта маленькая штучка на самом деле пример большой штуки». Особенно — про маленькую штуку, которая пример большой.

Иногда студенты не понимают разницу между интересом к самой истории и интересом к ее герою. Один студент, например, хотел написать о профессоре, чья теория казалась ему любопытной. Изобилие выбора как главная проблема современного общества. Профессор утверждал, что нас сковывает паралич больших возможностей. Теория была слишком заумной, чтобы работать в связке истории и интервью, которую задумал студент. Но сам он этого не видел. Ему всё так же нравилась история, потому что ему нравился её герой. Он не понимал, что работает, а что нет. Он не мог отказаться. Он не мог рассуждать трезво и считал, что сам профессор — интересный человек, значит, и история о нём будет интересной.

Другая студентка готовила историю о гаитяно-американской художнице, которая выражала свою этническую идентичность с помощью живописи и была частью творческого объединения гаитяно-американских художников. Алекс попросил студентку объяснить свой выбор. Почему именно эта история? Она ответила, что ее привлекла выбранная художницей с Гаити форма этнической самоидентификации. Алекс удивился — неужели ей правда это интересно? Она сказала: «Нет, но». Но такие истории попадают на радио. И именно это ей казалось важным.

Тема её не интересовала, но она считала себя обязанной интересоваться темой. Как будто это был вопрос в тесте «о чем должна быть ваша история на радио?». Выберите правильный вариант. И студентка послушно выбрала. Вариант а) искусство, культурное наследие и представители меньшинств. Тройная угроза.

По словам Алекса, это не редкость. Его студенты приносят истории, темы которых их не волнуют, и доказывают, что это им очень близко. Им это совсем не близко. Но они считают, что должно быть. Что это их интересует.

Чтобы не повторять свои ошибки, им надо не просто развивать своё чутьё на хорошие истории. Им надо знать, когда они обманывают себя, а когда говорят правду. Хорошую историю Алексу в итоге принёс студент, который рвался узнать, как попадают в бейсбольную Премьер-лигу США. У этой истории есть много своих минусов — и это в принципе сложная для радио история. Но это история, выбранная сердцем, а не разумом. Желанием автора понять что-то о мире. Студент не доказывал, что ему это близко, не обманывал себя. Ему просто было интересно.

Вывод Алекса предельно прост. Начинающие журналисты должны отказываться от своих идей ещё быстрее и решительнее, чем обычно. Понятно, что это сложно. Понятно, что им ещё не хватает опыта, чтобы понять, что история просто не работает. Они пытаются её оживить. Они прикипают к ней. Если случай из чей-то жизни не складывается в историю, они винят в этом себя, ведь они убеждены, что у каждого человека есть своя история.

«А это неправда», — говорит Алекс. Нет, конечно, у каждого человека есть какая-то история, которую он может рассказать. Но это не значит, что эту историю нужно рассказать на радио. Очень важно вовремя осознать, что история не сложилась и уже не сложится, и оставить ее в покое. Если сомневаетесь, попросите помощи у людей со стороны. Их беспристрастная критика может помочь вам принять правильное решение. В отказе от неудачной истории нет ничего зазорного. Я точно знаю — если я не выкидываю хотя бы треть записанных материалов, я недостаточно стараюсь. Безжалостно избавляйтесь от плохих историй во имя будущих хороших.

Если интервью не получилось, возьмите другое. И ещё одно. И снова. Делайте то, что вам интересно. Следуйте за тем, что зовет вас. Удивляйте себя. Пишите, записывайте и не теряйте надежду.

Рано или поздно удача найдет вас.


Перевод статьи публикуется с разрешения автора и сайта Transom.org

transom banner

Поделиться в соц. сетях